жизнь давно стала похожа на переплет страниц, которые гримнир предпочитает перелистывать, не читая. когда это всё началось?
с исчезновения тереша из его жизни? пятнадцать месяцев тоски по другому человеку превратили его в посмешище, зацикленное на парне до такой степени, будто тот – последний и единственный мужик на земле. гримниру стыдно уже даже перед самим собой; он такой слабый, такой ведомый, такой зависимый. когда тереш заявился к нему снова, всё, что он смог сделать – это принять и пожалеть, выплакаться и простить. у него ведь и правда были причины, он не причем, не виновен, просто гримнир выпотрошен наружу как тело забитой на скотобойне овцы с загаженной шкурой и сгнившей печенью.
это гримнир теперь – грязный и оскверненный.
гримнир думает о тереше каждую тупую минуту своей еще более тупой жизни, а не тереш о нём.
гримнир хочет думать, что терешу на него плевать – потому что эта мысль делает его ещё более жалким, а, значит, он всё дальше от возможности вернуть свою прежнюю жизнь. за неё ведь придётся бороться, а это – последнее, к чему гримнир предпочитает прибегать.
не тереш, а гримнир срывается после трёх месяцев чистоты, когда встречает любовь всей своей жизни, которую, как ему казалось, он больше никогда в жизни не увидит. он должен был радоваться или злиться, но вместо этого он легко прощает и ненавидит себя за то, во что превращается за то время, пока тереша рядом с ним не было.
он хавает всю эту ненависть и наступает на грабли снова; они уже давно разбили ему его ебанный лоб, но гримниру так сильно поебать на себя, что он наступает на них сегодня уже трижды.
внутри него адская смесь мефедрона и героина, но настроение по-прежнему – полный отстой. он вдыхает в себя новую дорожку и щурится от того, как эта херня покалывает в носоглотке; состояние гримнира уже достаточное для того, чтобы чувствовать тонну голодных червей в собственном мозгу, но не настолько, чтобы не отличить надоедливые галлюцинации от реальности (на самом деле нет). от горького вкуса порошка его не избавит даже ебанная шлифовальная машинка, и мальчик просто сворачивается на диване, надеясь, что произойдёт чудо, и его возьмёт, а не отправит в новый бэд трип по грязным воспоминаниям прошедшего года.
он видит софию на другом конце комнаты.она – маленький мираж его больного головного мозга; он так привык видеть её, что она почти что воскресла как блядский иисус.
софия кидает в себя колеса и запивает всю эту хрень вином (или что это, блять, такое).
интересно.
наркотики уже давно перестали приносить радость; сожри ты хоть половину пакета – скорее сдохнешь, чем почувствуешь бодрящий прилив эйфории, который был восемь месяцев назад. гримнир прекрасно понимает, что его разъебет, но, всё же, что-то вынуждает его продолжить.
ебанный ад.
наркотики – это отстой. гримнир смеется, думая, что его единственная защита почему-то не захотела добивать его до конца, а просто-напросто перестала его защищать; что-то такое он слышал на уроках в школе. умные дяденьки и тетеньки рассказывали о том, во что превращают человека соль и опиаты, но все эти бесполезные семинары сродни тем глупым бумажкам на сигаретах с просьбой не курить. гримнир думает, что лучше уж рак горла, чем белая дорожка на столе – первое, по крайней мере, убивает быстрее. на самом деле, он не особо-то и хочет умирать; может быть, поэтому вместо того, чтобы докурить сигарету, он забывает о ней и оставляет тлеть в руке, пока звонит какому-то своему знакомому и просит притащить ему ещё пару грамм, которые он будет впихивать в себя каждые следующие два часа.
ему следует откладывать хотя бы по фунту от всех своих трат на всякое дерьмо, чтобы к восьмидесяти годам накопить на памятник эскилю, который вытаскивает его с того света каждый божий раз.
гримнир двигается, только когда истлевшая сигарета обжигает его пальцы, сгорая полностью. до него неожиданно доходит, что софия – не оживший мертвец и не ебанная фантазия, черт возьми. софия – это просто опухоль, которую ему нельзя оперировать и которая убьет его, если он попытается её вырвать.
а то, что он сейчас видел своими глазами – достаточно живое, чтобы его нельзя было называть призраком.
гримнир не видел юсефину больше полугода.
возможно, он не видел ее почти год – он точно не уверен, жизнь на героине съедает мозги.
никто не обращает внимание на больного подростка, втаптывающего фильтр в ковер. грим не спит и не ест уже второй день, пока синие впадины под глазами и химический ожог на носу сигнализируют о необходимости срочной психологической помощи – не самый презентабельный вид для встречи с сестрой, но гримниру так похуй, что это чувство выстоит даже цунами. он тихо преследует её до тех пор, пока она не ползет по стене вниз; гримнир останавливает перед ней и тупо смотрит, как будто пытается понять, насколько девушка перед ним настоящая; словно он ее совершенно не узнает.
юсефина выглядит… взрослой. настолько, что миксует мдма с алкоголем и ходит на такие вечеринки совершенно одна. гримниру вдруг кажется, что его не было дома около пяти лет и что он пропустил взросление дорого ему человека.
- тебе рассказывали, что наркотики не рекомендуется сочетать с алкоголем? – вопрос звучит скорее как шутка или хуевый аналог слову «привет». он садится на корточки перед сестрой, и если бы отчаяние и ирония были улыбкой, то они были бы той самой, какая сейчас на его лице. – выглядишь хуево, понимаю. если выплюнешь это дерьмо, станет легче. идём.
он поднимает сестру за плечо; ему бы хотелось просто взять ее на руки, но его сил не хватит на это.
– почему ты одна? разве у тебя нет друзей или что-то типа того?
это так глупо: гримнир ведет себя так, будто они переписывались накануне или договорились пойти сюда вместе вчера вечером. на месте юсефины он бы плюнул себе в лицо или разбил бутылку о свою голову, но он не может ничего поделать с тем, что мефедрон в его крови притупляет его до состояния рыбы-капли, выброшенной на поверхность.
